— Надя, идите вперед, на линию огня! — шутливо крикнул профессор.

Девушка благодарно улыбнулась и быстро догнала их.

Все вместе они медленно продвигались к центру долины, где когда-то проходил водораздел жизни и смерти, а сейчас возвышался насыпной курган, заросший, как и вся долина, жесткой травой. На вершине кургана стоял большой серый камень, гладко отесанный с одной стороны, где была высечена надпись: «Их было десять тысяч…»

— Больше, — сказал профессор и вздохнул.

В стороне от дороги виднелась вросшая в землю, заброшенная животноводческая ферма, дальше вдоль ручья угадывались следы стоящих когда-то домов.

— Там была большая, чуть ли не в сотню домов деревня, — пояснил профессор, — дальше, за лесом, еще одна с поэтическим названием — Васильки. Ее тоже нет. Немцы сожгли ее при отступлении. Люди больше не селятся здесь.

— И правильно делают. Невесело жить в долине смерти, где вода была соленой от крови и до сих пор взрываются мины.

— Нет, — не согласился профессор. — Это долина нашей славы.

«И то и другое», — тут же подумал он про себя, оглядывая окружающий долину лес и вспоминая, что в то время не было ни одной березы с целой вершиной; деревья утратили свои обычные очертания и казались неземными.

Не успел он подумать об этом, как мощный рев моторов вырвался с западной опушки леса и затопил долину от края до края. Все невольно вздрогнули и переглянулись. У профессора сурово сдвинулись брови и затвердело лицо. Непряхин дернулся, подался вперед, и левый глаз у него прищурился самопроизвольно, будто он прильнул к прицелу. Потом все поглядели друг на друга и одновременно улыбнулись. В полукилометре от кургана по большому желтеющему полю вдоль леса разом двинулись шесть зерноуборочных комбайнов. Сухая пыль вилась над машинами, блестели вращающиеся лопасти жаток, мерно покачивались высокие брезентовые тенты.

— Ячмень убирают, — сказала Надя.

С кургана было видно, как тугие струи зерна, подсвеченные солнцем, хлещут в кузова грузовиков.

— К тишине привыкли, — почему-то недовольно проворчал Непряхин и стал осторожно спускаться вниз.

7

Перейдя мостик и остановившись у своей коляски, Непряхин облегченно вздохнул и стал вытирать лицо, обильно покрывшееся испариной. День стоял безветренный, жаркий; деревья и перестоявшаяся трава изнывали в истоме, но, несмотря на предгрозовую духоту, дождя не предвиделось, и солнце, лишь немного умерив свой пыл, не спеша опускалось в белесую безоблачную даль. Вдоль берега реки тянулась временная, но уже хорошо утоптанная дорога, ведущая к животноводческим фермам и дальше на картофельные поля, а сам поселок, где была центральная усадьба совхоза, оставался в стороне со своими новыми панельными домами, стадионом и высокой красной водокачкой.

— Артамоша, — заговорил Непряхин сиплым от усталости голосом, осторожно усаживаясь на землю и вытягивая обрубленную ногу, — самое время, Артамоша, а? И вода рядом, чтобы остудить. Может, покличем Надюшку? Она меня всегда выручает.

Надя еще не перешла на этот берег; она стояла на мосту, поднявшись на цыпочки, длинноногая и тонкая, словно диковинный цветок в своем блестящем сиреневом платье, и, не отрываясь, глядела вдоль дороги, прикрывая от солнца глаза.

— Ну, так как же, Артамоша? — еще раз спросил Непряхин.

— Кажется, едет, — тихо проговорил профессор, нехотя отводя взгляд от смотрящей вдаль девушки. «Девушка, смотрящая вдаль», — невольно подумал он, привыкнув к образному мышлению, и сам стал глядеть в дальний конец дороги. — Да, едет, — сказал он громче, чтобы услышал Непряхин. — Сейчас я возьму портфель.

Видимо, Шурик только в последнюю минуту увидел стоящую на мосту девушку. Он резко затормозил, взметнув тучу пыли, и умело укротил машину на самой обочине. Надя прямо через пыльную завесу мигом перебежала на его сторону. Шурик вышел из машины, и, когда пыль рассеялась, профессор увидел его сердито надувшееся лицо. Надя что-то вполголоса объясняла ему.

— И на ферме был, — отчетливо донесся голос Шурика, хотя он и старался говорить сдержанно. — Ну, так что из этого выходит? — через минуту спросил он, уже не справляясь со своим рокочущим баритоном. — У меня отец потерял ногу, а у тебя дед погиб под Берлином. Что из этого, я спрашиваю? Какое это к нам имеет отношение?

Надя, мягко улыбаясь, потянулась и поправила ему влажные, рассыпанные по лбу волосы. Он поймал ее руку и поцеловал в ладонь. Профессор вздохнул и отвернулся. Непряхин все так же сидел на земле и ждал.

Шурик, несмотря на свою тяжелую фигуру, неожиданно легким пружинистым шагом пересек дорогу и, лишь мельком взглянув на отца, обратился к профессору:

— Вам, конечно, нужна машина? Извините, что я заставил вас ждать.

Артамон Ильич видел, что ему смертельно не хочется расставаться с машиной, и Наде, видимо, он сказал, что пойдет на переговоры; и она, не отходя от машины, теперь ждала, чем они закончатся, и на ее хорошеньком чистом личике было написано нетерпение и надежда.

— Ладно, покатайтесь, — сказал Артамон Ильич. — Только вначале я возьму портфель.

— Сейчас принесу! — крикнул Шурик, а Надя по его виду уже догадалась о результатах и быстро устроилась в машине, улыбаясь выглядывала в опущенное окошко.

— Вот, пожалуйста!

— Давай сюда! — не вставая, протянул руку Непряхин, как только увидел портфель.

Шурик, не зная, как ему поступить, поглядел на профессора, потом опять на отца, — выяснять, что к чему, ему было некогда, и он осторожно, словно там была мина, поставил портфель между ними, так что при желании любой мог бы до него дотянуться без всякого труда.

Непряхин опять, только на этот раз прямо на траве, расстелил свою холстину и стал осторожно развертывать кулечки с закусками.

— Зря только деньги переводишь, — неодобрительно сказал он, увидев в руках профессора плоскую бутылку с коньяком. — Лучше бы водочки.

— Я ведь не знал, так, на всякий случай положил.

Они выпили, и Непряхин, пока еще не притрагиваясь к закуске, сказал:

— Как мед. Даже не пойму, есть ли в нем градус.

— Есть.

— Тогда надо закусывать. — И опять он ничего не взял, а всю холстину с едой услужливо придвинул поближе к профессору. — Ты не стесняйся, Артамоша, закуски-то — ее всегда с избытком оказывается. А то я смотрю, ты и ешь плохо. В начальниках ходишь, а на вид как Кощей Бессмертный.

— Да я всегда такой был.

— Значит, это от конструкции зависит. Видел, какой Шурка? За одно лето мать откормила. А тебя, видать, в любой закром посади — все без толку.

Непряхин налил еще раз понемногу и, поглядев на оставшийся коньяк, сказал смущенно и нерешительно:

— Надо бы Дашонке оставить. Она, поди, и не пробовала